Внешне, пожалуй что, архимагистр де Врие почти — не в счёт два ровных длинных шрама на предплечьях, надёжно магии сокрытых — не изменилась с того времени, когда портрет её, в числе других, повесили на стену в галерее Аретузы. Из всех великих выпускниц школы Клары Лариссы де Винтер она была единственной, заставшей это время.
Но с некоторых пор и дня не проходило, чтобы Тиссая не задумалась, насколько жизнь её была осмысленна — и раз за разом не могла дать однозначного ответа. В каком-то смысле, это даже иронично: четыре сотни лет она об этом не задумывалась, что было очевидным «да», а после, когда перо лежало чётко поперёк письма, оно сменилось столь же очевидным «нет».
Теперь всё изменилось слишком резко, хуже того — меняться продолжало. Можно сказать, Тиссая де Врие не выносила перемен, предпочитая прятаться от них в футлярах строгих платьев, но дела обстояли гораздо сложнее, хоть ей самой и не хотелось это признавать. Сколько нужно прожить, чтобы быть честной с собой наконец научиться? Уж у неё-то было полно времени, чтобы решить конфликты внутренние раз и навсегда, но вся загвоздка в том, что пока сердце бьётся, противоречия будут неизменно появляться новые,  и, если разобраться, не так уж много было в её жизни постоянного.

Может быть, стены Аретузы, где она воспитала стольких чародеек? И те немногие ближайшие подруги, что были живы до сих пор. Филиппа Эйльхарт — конечно же, Филиппа. Тиссая почти ненавидит о ней думать, но разве можно выбросить её из головы? Так много неудач, как в этом, она, пожалуй что, ни в чём не потерпела, а став одной из чародеек Ложи вообще могла забыть об этом начисто.
Ей часто слышится насмешливое уханье совы. Обычно — это даже не галлюцинация, если не брать в расчёт того, что уханье вообще-то могло быть членораздельной речью, а сама Филь — сидеть с ней за одним столом в красивом платье, а не в перьях — разве что голова её ими набита, как порой казалось. Нет, разумеется, Тиссая де Врие о ней всерьёз такого не сказала бы, но отрицать, что ей, в минуты раздражения (бес)крайнего хотелось, тоже не могла. Когда всё стало слишком сложно?
Она в ответ бы усмехнулась саркастически, и задала бы встречный вопрос: когда было легко? Архимагистр предпочитала об этом не раздумывать подолгу: у неё всегда было полно других дел, большинство из них — более важными.
И у Тиссаи просто не бывает по-другому, и она, в общем, даже не хотела, чтобы было. Она была могущественной чародейкой, а не девицей с ветром в голове, которую дела сердечные лишь только могут занимать. Тиссая вовсе предпочла бы, если откровенно, никакого сердца не иметь, но разве не оно её самой собой и делало? Бесспорно, только вот ценность этого весьма сомнительна, возможно.

Все дороги ведут в Монтекальво. Образование Ложи Чародеек было амбициозной авантюрой, и госпожа де Врие от неё не в восторге по-прежнему, однако их лучше держать на виду. Филиппа временами, может, и неуправляема, зато все остальные либо достаточно умны и дальновидны, как Францеска, Ида и Шеала, чтобы прислушиваться к мнению Тиссаи, либо слегка её побаивались, как Сабрина, до сих пор. Что же до нильфгаардских чародеек, то с ними её ничего не связывало — если, конечно, не считать того, что именно Фрингилья Виго когда-то ослепила Йеннифэр на Соддене. Архимагистру удалось её переиграть, и вернуть зрение одной из своих самых лучших учениц, и это, как ни странно, было самой Фрингилье на руку: Тиссая не то, чтобы не воспринимала её всерьёз, но и фигурой особенно весомой не считала. Благодаря этому Виго помогла Йен ускользнуть с собрание, что, по-хорошему, архимагистра де Врие должно было взбесить, а она будто бы и не заметила, всю ругань пропустив мимо ушей. Йен правда нечего здесь делать, в этой Ложе, раз она сделала свой выбор в пользу Цири — Тиссая этот выбор однозначно уважала.
И могла понять — чего, естественно, не собиралась обсуждать с другими. Это, пожалуй, можно отнести к тому, что было заперто надёжно где-то в глубине души, как полагалось запертой быть и Филиппе Эйльхарт, но своенравная сова наружу вырывалась раз за разом. Можно ли было предсказать, что она станет делать дальше? Филь умела бывать поразительной, и это ещё очень мягко сказано, но не такой непредсказуемой, как, вероятно, ей самой хотелось бы, ведь их история с Тиссаей де Врие — это заточенное обоюдоострое копьё, глубоко загнанное в оба сердца.

И когда за одной из дверей она увидела Трисс Меригольд, её это совсем не удивило. Рыжие волосы растрёпаны, окно распахнуто и книга под ногами — и замерла ещё, словно адептка перепуганная вместо того, чтобы хоть книгу с пола подобрать. Тиссая приподняла брови: она ждала, когда магичка наконец-то пошевелится. Бледная, замершая точно вкопанная — и почему Филиппа выбрала её? Или хотела новую игрушку, или кого-то, кто бы с ней не спорил — не спрашивать же, в самом деле, да и какая, право слово, разница.
— На тебе лица нет: как лист бумаги бледная полупрозрачно, — в голосе недовольство слышится отчётливо, и оно вызвано не ревностью, а тем, что Меригольд — Четырнадцатую с Холма наставница не научила сохранять спокойствие. — Почему? — архимагистр прикрыла дверь. Она не собиралась считать Трисс своей соперницей: это было бы просто смешно — но хотела узнать, что выбило её из колеи: то ли Филиппа ей уже все нервы вымотала — она вполне способна на такое, то ли случилось что действительно. — Что ты застыла, словно каменная, — одёрнув манжеты платья, Тиссая сделала к ней несколько шагов. Какой ответ её устроит больше? Ей бы понравилось отсутствие причины задавать вопрос, но она спрашивала.
Потому что должна была знать, а остальное подождёт —
Как и всегда.