это ужасно, отвратительно, неприемлемо и ещё куча всяких «не», которые артём проговаривает уже мысленно, потому что дыхание сбивается, и в толпе людей в метро существовать тяжело. он не видит ничего, кроме маршрута по нужным веткам, пересадок, докапывающихся до случайных людей ментов. артём знает: они должны быть не здесь, — но ничего с этим сделать не может. неуверенность в собственных мыслях — редкость для него, но артём настолько потерян, что совершенно не вникает в это. как же похуй, господи, сейчас бы просто до истины докопаться, а погрызть себя и пожалеть свои комплексы можно будет как-нибудь потом, в другой раз, когда появится свободная минутка-две-три, не больше. больше — позорно и стыдно; артём поджимает губы и незаметно для всех сжимает кулаки в карманах куртки. какой же всё-таки мудак.

он хочет успеть до прихода отца домой. но приходить сильно заранее — херовая идея, потому что от квартиры ничего не останется. или, по крайней мере, от отцовского кабинета — а так нельзя. нельзя показывать перед ним свою несдержанность (слабость, тёма, это называется слабость), круша все вокруг. зато ему дать по ебалу можно будет, артём только ради этого и едет, только поэтому и готов говорить, слушать, смеяться — сегодняшний день должен быть особенным. сегодня по морде должен получить другой стрелецкий, и ответить за всю сделанную херню тоже должен другой стрелецкий.

можно было бы прийти к нему на работу, но это уж как-то совсем не по-семейному, а разборки-то предстоят личного характера. и просьба для матвея тоже была личная — держи ключи, сделай дубликаты, катю я сам отвлеку. так проще. матвей бы ее надолго не отвлек, он где-нибудь бы накосячил, и если бы они поехали куда-то вместе, она бы решила свалить домой. а так и с сестрой время провел, и ключи от дома получил. хотя, конечно, ублюдство редкостное — лишать возможности попасть туда, где вырос. впрочем, артём не был удивлен этому. удивлен он был только тому, что отец умудрился испортить жизнь и тогда, когда, казалось, ее уже ничто испортить не сможет.

примирение с катей — это не надолго. это до того, как артём в очередной раз врежет отцу, и сейчас ему совершенно не страшно уехать на зону в очередной раз. тогда не достарался, в больнице он провел не так долго времени, как должен был, и артёму от этого паскудно обидно, чувство вины скребётся под желудком: если бы сумел тогда, тебе было бы легче, даше было бы легче, отцу — как забавно — было бы легче. не пришлось бы валяться в больничке, глотать таблетки от сердца и ждать-бояться-опасаться, когда ты снова заявишься. ни себе, ни людям. мучить отца — глупо, но так удовлетворяюще.

кажется, у них и так сегодня должна быть встреча. ка-жет-ся. наверняка отец подождёт из вежливости, будет нервно поглядывать на время — всё то, чем он обычно и занимается, когда знает, кто к нему должен зайти. а тут — р-р-раз, — и всё поменяется. нихуя эти сеансы не помогают, только вспарывают наживую то, что успело затянуться. ни-ка-ко-го прощения.

и самое обидное, что артём хочет простить дашу. и, может, простил бы, если бы она подала заявление в полицию — не потому что делу действительно дадут ход, а потому что она сама признает факт насилия. но не признаёт. тянет. говорит, что не хотела, но отрезает: «я не буду подавать». что ж у тебя в голове было, дашенька? как же, сука, так? вся эта история в голове артёма становится не паутиной, а его личной смирительной рубашкой. даже в психиатричке не связывали, а здесь — всё, блядь. не стоило оттуда выбегать, выходить, выползать. теперь — только вперёд, в не_счастливое никуда.

он добирается до дома, и его смелости, решительности и всего остального, что переполняло раньше, стремительно убавляется. вдох-выдох. вдох и, блядь, выдох. давай, стрелецкий. открытие двери не должно быть тяжёлым, но вина и волнение в животе начинают скрестись с новой силой, в голове гудит, дышать становится ещё тяжелее. вперёд, стрелецкий.

ещё из коридора слышно какое-то шебуршание на кухне; артём хмурится — не дождался? не собирался ждать, принимать, общаться? уже приехал? вопросов уйма, но их стоит приберечь. кроссовки — в сторону, в самый угол; стрелецкий опирается на стену и тихонько проходит вперёд, на кухню.

— катя? — он замирает в проходе, глядя на сестру, и мало что понимает. — ты же на парах должна быть, вроде. чё не там? и с чем ты тут чаи гоняешь?

артём кивает на пузырёк в катькиных руках и очень надеется, что это витамины, успокоительное или что-нибудь в этом духе.

— я понимаю, мы поссорились, да и вообще у тебя жизнь не из лёгких, но...