эпизод недели: ПРИШЛО ВРЕМЯ УХОДИТЬ
фандом недели: J.K. ROWLING'S WIZARDING WORLD

vibescross

Объявление

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » vibescross » Фандом » i’m not dead


i’m not dead

Сообщений 1 страница 5 из 5

1

silco | vander
https://i.imgur.com/T7WBRsa.png
i’m not dead
i’m just buried deep inside my head

+5

2

Силко выдыхает облако сизого плотного дыма, едкий запах которого еще долго ощущается в воздухе после того, как яркий рыжий уголек на кончике сигары тухнет и становится черным, мертвым. У Силко болит голова почти все время. Из-за трусости Химбаронов. Из-за того, что некоторые хвосты никак не хотят подчищаться. Сестра Джинкс. Вандер. Насчет последнего он еще не был уверен, но...

- Синджед, ты помнишь с чего началась наше... сотрудничество? Я думаю, что мне не нужно тебе напоминать. Главное, что до определенного момента я считал его плодотворным. Примерно... до этого момента, - Силко устало проводит пальцами по бороздам шрамов. В глазу снова начинает пульсировать тупая боль. Он готов поспорить - это симптом фантомный, не требующий инъекции Мерцания. 

Так всегда происходило, когда он смотрел на Вандера. Хоть и то, что сейчас было перед ним, едва ли было похоже на него. Только боль подсказала Силко. Боль, напоминающая о руках на горле, о грязной едкой воде, забирающей дыхательные пути. О том моменте, когда эти руки перестали означать для него безопасность. О том моменте, когда Силко перестал в принципе чувствовать себя в безопасности. 

Алхимик не успевает ответить. Силко едва ли хотел слушать его оправдания. Это лишь подтвердило бы, что Силко так и не сдвинулся с мертвой точки, так и остался на глубине. Наедине со своей паранойей, страхами и злобой. 

- Ему больно?

Он смотрел на себя в зеркало и не узнавал. На него смотрел не человек. А монстр с акульим глазом, заплывшим черной ненавистью. Он хотел, чтобы Вандер испытал тоже самое. Чтобы закончил начатое. Может Силко и не признавался себе в этом полностью, но он действительно считал, что если бы они в тот день умерли оба, то это было бы закономерным исходом. Но из них двоих настоящим монстром был Силко. Это его злило. Это заставляло стиснуть ладони в кулаки и сжать челюсти. 

- Теоретически - да.

Синджед сразу понимает, что нужно сказать Силко: не соврать, но и не разочаровать. У него хорошо получается выкручиваться. И он отлично знает на что давить. На то, что Силко гораздо больнее было потерять Вандера, а не свободный Заун, и сам Силко боялся себе в этом признаться. 

- Хорошо.

Силко касается когтя. Он надеялся избавиться от Вандера и вместе с ним избавиться от своей слабости. Силко запускает пальцы в свалявшуюся шерсть, чтобы чудовище взглянуло на него. Он надеялся дать Вандеру умереть с честью, с осознанием своей ошибки. Синджед - последний человек в Зауне, которому нужно об этом знать. Поэтому он ждет, когда алхимик приблизится, а потом бьет тупой рукояткой ножа в висок, чтобы тот моментально обмяк. 

- Мы совсем не в тех отношениях, чтобы оказывать друг другу подобные услуги, Вандер, - он говорит, чтобы слабо дышащее чудовище точно его слышало. Силко провел достаточно времени в лаборатории Синджеда, чтобы знать, как работает большинство из его изобретений, а потому ослабить цепи и раскрутить крепления на трубках у него получается без проблем. Без гарантий, что это не убьет Вандера, разумеется, но Силко не то чтобы было до этого дело. Все равно с Вандером у существа было очень мало сходства. 

- Что это за хрень? - один из его людей явно выражает мнение остальных, когда Силко приказывает им вытащить Вандера из лаборатории. 

- Предупреждение, - Силко отзывается, обведя взглядом подчиненных, чтобы убедиться, что до них дошло - вопросы сейчас крайне не приветствуются. 

Синджед может и затаит обиду, но Силко не то чтобы было до этого дело. Он умел торговаться. Даже с такими, как Синджед, желания которых будто бы крайне сложно угадать, но на самом деле - они лежат на поверхности. 

Подвал в Последней Капле оказывается неплохой заменой клетке, если снабдить его парой толстых цепей, закрепленных на стенах. 

- Надеюсь, то, что об этом никто посторонний знать не должен, мне вам озвучивать не нужно. Свободны, - Силко холодно произносит и ждет, когда последний из его подопечных покинет помещение. 

Сквозь небольшие цокольные окошки в подвал проливается лунный молочный свет. 

- Так ты еще уродливее, - Силко наклоняется ближе, поморщив нос. Вандер еще явно слишком слаб. Но он пережил путешествие сюда, а значит Синджед с ним почти закончил. Выдыхая шумно, Силко отходит в темноту, чтобы набрать в миску, в которых в Последней Капле обычно подавали жаркое невесть из чего, воду, и поставить перед Вандером.

+1

3

Когда-то он, наверное, боялся смерти. По крайней мере, так подсказывают инстинкты, стягивающие все внутри в тугой узел, воющие корабельной сиреной, звук которой непонятно откуда кажется безумно знакомым, когда сквозь темный проем двери иногда доносится что-то кроме мерного шуршания механизмов, стоит лишь хоть кому-то приблизится настолько, что зрение, мутное и поплывшее, позволяет этого кого-то разглядеть. Так говорит напряжение во всем теле и единственное отчетливое желание вырваться, сбежать, скрыться, когда очередная игла протыкает кожу и боль, нестерпимая, сводящая с ума, лишает последней воли, на которой еще держалось сознание, превращая все тело в сгусток рефлексов, а его самого — в животное, дрессированное на одни лишь страдания. Так, по крайней мере, ему кажется правильным, потому что любое живое существо по своей природе боится таковым быть перестать.
Или, если точнее, так ему правильным казалось.

Сейчас смерти он желает. Желает, чтобы боль ушла, а стук сердца в висках и набат пульса в ушах наконец-то стихли, унеся за собой пробивающихся сквозь них шепотки, гадкие и разъедающие, как грязная, ядовитая вода в реке, шумящей за крошащимися и невзрачными стенами. Желает, чтобы огонь перестал течь по венам, превращая каждую минуту в адскую агонию.
Он эту агонию, конечно, заслужил, но бесконечное страдание и боль, выкручивающая суставы в прямом смысле этого слова, вытравили из него все, что могло бы придать ей смысл и хоть как-то оправдать.
Они же вкупе с сияющим в полутьме ядом, отбрасывающим неверные, холодные отблески на стенки стеклянных колб и бурлящим под кожей также горячо, как и в ретортах над грелками, вытравили из него и то, кем он был, кем хотел стать и кем уже точно никогда не будет.
Они, будто бы отбеливатель, вытравили из него даже его собственное имя.

Мертвецам, впрочем, имя и не нужно.

Но смерть к нему не спешит, и он, не дождавшись ее ни в первый день, когда трубки только вонзились под кожу, ни во второй, когда все тело, будто вспыхнув, вывернуло буквально наизнанку, ни через неделю, когда когти, огромные и звериные, вонзились в собственные ладони, понимает, что, наверное, он ее не заслужил.
Какое-то время он даже помнит, почему именно, но постепенно, вместе с именем, вместе с лицами, постепенно стирающимися из памяти и заменяющимися блеклыми силуэтами, лишь отдаленно чем-то отличающимися от тех, что мелькали за полуприкрытыми веками, это тоже стерлось из его воспоминаний.
Стерлись ошибки.
Стерлись принципы.
Стерлись решения.
Стерлись убеждения.
Стерся он сам.

Стерся.

Но на смену тому, что стерлось, пришло что-то новое, как вода приходит на смену поднятому с песка камню, заполняя яму, что образовалась на месте пустоты. И это что-то, как и вода, было безвольным, бездумным и агрессивным.

Говорят, впрочем, что даже у воды есть память. Особенно у грязной, пропитанной химикатами и ядами, воды, больше напоминающей масляное пятно, растекшееся по луже.
И эта память хранит в себе все: и каждый радужный круг, расползшийся по поверхности, и каждое отражение, когда-либо в него попавшее.

И когда одно из этих отражений, будто призрак, мелькает в полутьме, ставшей уже привычной и почти родной, что-то в застоявшейся воде, которой он, потерявший себя, стал, шевельнулось. Шевельнулось и, подняв со дна ил, обнажило кости тех скелетов, что в этом иле были похоронены.
Кости и имя.

Силко.

— Силко.

Сначала звуки, срывающиеся с потрескавшихся и покрытых корками губ и режущиеся об острые, болезненно царапающие клыки, ничего не значат: это принесенные ветром выдохи, сделанные где-то в темном подвале с низким потолком; это призрачное эхо, многократно повторенное и с каждым новым отзвуком теряющее смысл и форму все больше и больше; это ничто умноженное на нигде.
Но постепенно, по мере того, как образ все чаще маячит перед привыкшими уже давно к темноте глазами, голос всаживает под кожу крючок за крючком, а запах пороха, кислоты и дорого парфюма все глубже въедается в шерсть и ноздри, смысла в вырывающихся их легких звуках становится все больше.
У звуков появляется лицо.
У звуков появляется голос.
У звуков появляется запах.

У звуков наконец появляется то единственное, что отделяло их от всего остального бессмысленного и неоформленного в помутившемся разуме и поблекшем сознании: боль, с которой они отзывались каждый раз, когда получалось их вспомнить и выдохнуть.
И эта боль не имела ничего общего с врезающимися в кожу железными оковами или фантомными укусами иголок.

Металлический лязг цепей, кажется громким, будто оружейный выстрел, сделанный над самым уход, а маленький уголек, на секунду вспыхнувший перед глазами и тут же скрывшийся в темноте, жжет глаза также, как мощный прожектор. Он еще пытается вспомнить, что такое ружье и прожектор, а инстинкты сами бросаются его вперед в естественной сейчас попытке избавиться от раздражителей единственным доступным способом — клыками и когтями.
Но цепи снова звенят, металл снова впивается в кожу, а тихий стук миски с выплеснувшейся к ногам — лапам? — водой отрезвляет, словно ушат ледяной воды прямо в лицо.

Он пытается понять, почему доносящийся будто бы из глубоко подвала голос заставляет все внутри гореть также, как и тогда, когда трубки закачивали в тело отраву, выжигающую все человеческое нестерпимой болью и чем-то, названия чему у него до сих пор не было.
Он пытается понять, почему в голове снова всплывает это Силко.
Он пытается понять, что — или кто — такое этот Вандер.

Челюсть смыкается против воли сама, когда бледное лицо, проступившее из тьмы, оказывается слишком близко, а из груди рвется рык, низкий, тяжелый и задушенный. Он буквально задыхается в цепях вместе с этим рыком, пока с губ срывается ставшее единственным, что получалось произнести за последнее неисчислимое в его системе координат без дней, часов и минут, время:

— Силко...

+1

4

Силко вздрагивает не столько от звона цепей и клацанья челюстей, оказавшихся слишком близко, сколько от звучания собственного имени. Он вздрагивает и отшатывается, опираясь ладонью позади себя. Дыхание предательски сбивается и страх закрадывается куда-то под внутренние органы, где он может пустить корни и прорости, чтобы сжаться вокруг сердца склизким омерзительным щупальцем. 

Это существо перед ним не должно быть способно на человеческую речь. Не должно быть способно помнить его. И то, что в нем все-таки осталось что-то от Вандера, Силко пугало. Он отряхивается и поднимается на ноги, прочистив горло, как будто сам не ожидал от себя такой реакции. 

- Помнишь кто я такой? - лицу Сило возвращается привычное устало-раздраженное выражение, глядя на зверя перед ним скорее с отвращением, нежели с сожалением. Хотя сейчас он испытывал оба этих чувства. Отвращение - к себе. Сожаление - к тому, к чему пришли они с Вандером. 

- Помнишь это? - Силко достает нож, который когда-то спас ему жизнь, и оборвал жизнь Вандера, надеясь в глубине души, что это еще больше напомнит зверю о том, что он вовсе не зверь. Силко склоняет голову набок, внимательно наблюдая за реакцией: заскулит ли Вандер, испугается ли, а потом все-таки прячет оружие, поймав себя на мысли, что это не лучший способ вести диалог... или скорее монолог, учитывая, что его имя - единственное, что Вандер может выговорить.

Силко пододвигает стул из темноты подвала ближе, но так, чтобы Вандер не смог до него дотянуться, даже если у него хватит сил еще раз натянуть цепи, и закуривает, обрубив почерневший кончик сигары.

- Признаться, мне хотелось показать тебе, да и себе заодно, что ты совсем не такой ангел, каким тебя малюют тут, в Линиях. Ты бы ни за что не рассказал никому о нашей... небольшой ссоре, верно? - Силко хрипло усмехается, стараясь сохранять хотя бы внешнее спокойствие, зная, что это важно при обращении с диким животным. - Но это... немного не то, чего я ожидал. Ты, наверное, испугался еще больше, чем я, когда снова сжал пальцы на моей шее, я прав? 

Силко закидывает ногу на ногу, хмыкнув, прежде чем глубоко затянуться и выдохнуть едкий сладковатый дым в низкий потолок подвала. Говорить ему становиться намного легче с ощущением, будто его не слушают. Силко отводит взгляд. В подвале из источников света - только его тлеющая терпеливо сигара, но ему все равно не хочется рисковать, чтобы не увидеть проблеск осознанности в глазах Вандера. В конце концов, с этим разговором он опоздал на несколько долгих лет. 

- Я верю в то, что человек способен измениться. Под должным давлением. Смерть - очень хороший тому пример. Ты убил меня, Вандер. Впрочем, для тебя это не новость. И мне казалось, что если убить тебя в ответ, то я почувствую себя лучше... почувствую себя живым. Но, кажется, что процесс необратим. Процесс, который запустил ты, - Силко произносит отрешенно. Он достаточно долго копался в себе, чтобы теперь не вкладывать в эти слова никаких эмоций. - И неважно, как сильно тебе жаль, и сколько раз ты попросишь прощения. 

Силко подается вперед, когда зверь в цепях немного притих, слушая его голос. Как бы он не старался, ему сложно было оставаться безразличным к этому... состоянию Вандера. 

- Я хотел дать тебе быструю и достойную тебя смерть. Но не это, - Силко стряхивает пепел, качнув сигарой, зажатой между его тонкими пальцами, и снова наклоняется к миске, чтобы заново наполнить ее, коротко взглянув на собственное искаженное отражение на дрожащей поверхности воды. 

- Надеюсь, ты знаешь, как я тебя ненавижу. За то что остался моей слабостью, - он добавляет, не спеша опускать миску на пол, памятуя, что произошло с ней в прошлый раз. - Если не будешь пить, то сдохнешь, Вандер.

Силко дождается, пока зверь поднимет на него взгляд, удостоверяясь в том, что тот слушает. 

- Я вытащил тебя не для того, чтобы унижаться. Пей. Это твой последний шанс, иначе я уйду, и ты останешься тут один, - он сомневается, что Вандер его понимает, но попробовать все равно стоило. 

- Выбирай, - Силко добавляет, указывая рукой, в которой осталась сигара, на дверь, а после приподнимая миску, чтобы зверь точно понял, что ему предлагают, и какие будут последствия.

+1

5

Он чувствует, как к застоявшемуся воздуху с ароматами чего-то сладкого, горького и металлического примешивается терпкий, яркий, ни с чем несравнимый запах страха, когда бледный призрак прошлого исчезает в темноте также неожиданно, как и появился.
Он знает, что это страх, потому что сам так пах.
Он знает, что это страх, потому что помнит.
Он знает, что это страх, потому что ничего другого тот, кем он себя сейчас ощущал, внушать не может. В конце концов, он пугал сам себя.

И этот страх забивает ноздри, проникает в кровь и туманит остатки разума, заставляя челюсти клацнуть, мышцы напрячься под железными оковами, а инстинкты — вновь бросить тело вперед, навстречу той тьме, в которой скрылось то, что будило внутри так много, что было физически больно.

Но страх на всех действует по-разному. По крайней мере, ему кажется, что он это помнит.
А еще он это — видит. Видит в блеснувшем перед глазами лезвии, отразившем в себе всепоглощающую тьму подвала. Видит в глазах снова возникшего совсем рядом призрака. Видит внутри себя, когда тугой узел, болезненный, как застарелая, загноившаяся и тревожащая рана, стягивает при звуке чужого, такого же острого и холодного, как лезвие, голоса.
Страшно ли ему? Боится ли он ощутить холодный укус ножа под ребрами, что так обещающе маячит перед глазами? Кажется, нет. Боль уже привычна и почти скучна, она с ним столько, сколько он себя помнит, и ничего другого в его мыслях, в его мышцах и в том, что осталось от его души, уже не было. Но что-то его все равно тревожит, что-то заставляет отступить и привалиться к ледяной каменной стене, что-то вгрызается под кожу и заставляет задушенно выдохнуть словно после удара под дых.
Это что-то — укус чужих слов, смысл которых, смутный, едва различимый и трудно понятный.
Это что-то — голос, отдающийся, словно эхо из прошлого, словно уже сказанное много раз, повторенное, вдолбленное в череп изнутри.
Это что-то — вспыхнувший в темноте уголек, осветивший лицо призрака, давший ему теплый оттенок и сделавший от этого еще более болезненно знакомым, более реальным, более живым.
Это что-то — Силко, бьющееся в мыслях пойманной птицей.
Это что-то — вина и сожаление. Если бы, конечно, он еще помнил, что это такое.

Чужой голос раздается мерно и глухо, так, что сознание начинает плыть, и он, слушая, ощущает, как тело наливается тяжестью. Где-то рядом, едва не перекрывая голос призрака, с полотка капает вода.
Кап. Кап. Кап.
я тебя ненавижу
Кап. Кап. Кап.
Он себя тоже ненавидит. По крайней мере, если правильно понимает значение этого слова. Впрочем, сталь, холод и жесткость в голосе ему в этом неплохо помогают, отзываясь в нем тем, что он испытывал и сам. И из-за этого чужая ненависть пугающей не кажется. Скорее — закономерной.

Кап.

Миска со звоном подъезжает к лапам и тело инстинктивно отшатывается, словно плеснувшаяся на когти вода могла обжечь, как та светящаяся дрянь, что также жидко плескалась в резервуарах, закачиваемая в его вены. Голос и призрак вдруг оказываются ближе, чем были, и то, что инстинкты позволили это, заставляет вскинуть голову, посмотреть в чужое лицо, попытаться найти там ответы на вопросы, которые себе даже задать не получается.
И дело не в том, что страшно.

Хотя страшно вдруг становится, и это — дико. Страшно не от того, что у призрака есть оружие. Страшно не от того, что призрак его ненавидит. Страшно не от того, что в руках призрака власть и жизнь.
Страшно от того, что он обещает уйти и оставить вновь наедине с собственными мыслями. Страшно от того, что в чужой фигуре не ощущается сомнения. Страшно от того, что это вгрызается в плоть болезненнее и отчетливее, чем любой скальпель или шприц.
Страшно от того, что цепи, впивающиеся в тело, привязаны совсем не к стене, а к этой изломанной в острых углах, кажущейся тщедушной, фигуре.
Страшно от того, что тело, еще недавно умоляющее о конце существования, подается вперед, в покорном и послушном жесте утыкаясь в миску с жадностью умирающего и скребя когтями каменный пол.
Страшно от того, что призраку этого будет мало.
Страшно от того, что для него это так много значит.

Когда миска пустеет, все тело слабеет: мышцы наливаются тяжестью, а сознание — мутнеет словно бы от облегчения при виде того, что призрак так и не уходит. Он все также стоит и смотрит, пока уголек — единственное яркое пятно в подвале — дотлевает почти у самого его лица. Он рядом. И он все-таки ненавидит.
Ненавидит, но — рядом.
Мысль об этом приносит непонятное, необъяснимое успокоение, и, вопреки всему, навстречу этому успокоению хочется потянуться, инстинктивно и неосознанно, что непослушное тело, будто бы когда-то давно выдрессированное, а теперь вспомнившее, делает.

Он протягивает вперед лапу и хочет дотянуться до призрака. Но в этом жесте не угроза, а отчаяние.

+1


Вы здесь » vibescross » Фандом » i’m not dead


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно